Этология насилия: Ежики и Кабаны

Ежики и Кабаны

Уважаемые читатели! Предлагаю ваше вниманию следующую главу из книги "Этология насилия". Начало - часть 1 , 2 , 3 , 4 , 5 .

Ежики и Кабаны

История цивилизации – это история ограничения насилия.

Любая культура, любое общество и любое государство первым делом регламентирует применение насилия и сдерживает природную агрессивность своих членов.

И есть у этого глубокие эволюционные корни.

У животных все просто: самая агрессивная особь получает больше всего корма (добывая его на охоте либо отбирая у менее агрессивных особей), больше всего самок – и успешно передает свои агрессивные гены многочисленным наследникам. Выживают самые сильные, самые быстрые, самые зубастые. Власть альфа-самца в любой стае зиждется исключительно на насилии. Если Акелла начинает регулярно промахиваться, его подсиживают другие – моложе, злее, агрессивнее.

У людей же с момента перехода от собирательства и охоты к земледелию и скотоводству для выживания стаи башковитые особи оказались важнее мускулистых. Тот, кто придумывал плуг или колесо, получал больше бонусов и, соответственно, женского внимания, чем тот, кто умел только проламывать черепа.

Преимущества разума над мускулами подняли человека на вершину пищевой цепочки – мы самые страшные хищники на этой планете, и ни одно животное не включает нас в свой ежедневный рацион.

Это же исключительно человеку свойственное уменьшение роли физического насилия в стае привело к парадоксальной дихотомии – ведь без насилия самое существование стаи оказывается под угрозой.

Что толку от изобретения кремневого топора, если воины соседнего племени сильнее и злее наших рохлей? Чем поможет кандидатская диссертация в темной подворотне при сакраментальном вопросе «слышь, курить есть чё?»

Разумеется, исключительно миролюбивых, в корне отвергающих насилие, культур нет и никогда не было. Аборигены острова Фиджи, как пишет в своей книге «Дар страха» Гэвин де Беккер, ныне считаются крайне дружелюбными, но не так давно относились к числу самых кровожадных; племя Кунг из пустыни Калахари не враждует ни с кем просто потому, что в свое время живых врагов не оставляло.

Воины – люди, чья основная функция в обществе сводится к насилию – были, есть и будут нужны во все времена.

С ходом истории менялась лишь оценка их роли и значимость для выживания общества.

Некоторые культуры – викинги, спартанцы, самураи, кшатрии и прочие – воспевали воинскую доблесть превыше всего. Умение убивать врагов и защищать родной дом ставилось во главу угла. Мужское начало превалировало и доминировало. Женщины и всякие хлюпики отодвигались на второй план: война – вот путь настоящего мужчины.

Со временем такие культуры приходили в упадок и постепенно исчезли практически совсем.

Потому что вышеупомянутые «хлюпики» придумывали новые доспехи, новое оружие, колесницы, катапульты, триремы, «греческий огонь» - а самое главное, новую тактику и стратегию, в результате которой война превратилась в сложный механический процесс, в котором индивидуальная доблесть перестала играть сколько-нибудь значимую роль.

Прогресс в области военных технологий привел к закономерному результату – появлению оружия массового поражения, на что человечество отреагировало таким странным и неестественным явлением как пацифизм и отрицание насилия в принципе.

До двадцатого века – до газовой атаки на реке Ипр, бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, «гонки вооружений» и балансирования на грани полного уничтожения не только человечества, но и всей биосферы планеты Земля, никто и никогда не выдвигал концепций абсолютного неприменения насилия.

Да, монотеистические религии пропагандировали любовь к ближнему и непротивление злу – что не мешало крестоносцам устраивать резню в Константинополе, а конкистадорам – в Теночтитлане, про кровавую историю ислама лучше и вовсе умолчать.

В целом же до двадцатого века вся человеческая культура насилие всячески воспевала и приветствовала: «Гнев, о Богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал…» и «Истинно, исстари слово мы слышим о доблести данов, датских конунгов, чья слава в битвах была добыта!» - разумеется, если это было правильное, справедливое, богоугодное насилие, когда «наши» убивали «ненаших».

Тем, кто сетует на изобилие крови на экранах телевизоров, советую обратиться, например, к Ветхому Завету.

Собственно, вся литература (а также отчасти живопись и музыка) построены на конфликте – протагониста и антагониста, человека и общества, человека и бога, человека и судьбы. Вся наша жизнь – борьба, просто насилие в ней принимает различные формы.

Однако все возрастающая роль технологии в выживании и процветании общества привела к появлению другого идеала – Человека Хитрого, или трикстера.

Нил Стивенсон

Лучше всего это сформулировал Нил Стивенсон в романе «Криптономикон»:

« -- Во многих религиях есть божества, которых мы вправе сопоставить с Афиной. У шумеров был Энки, у скандинавов -- Локи. Локи -- бог изобретатель, хотя психологически он ближе к Аресу, бог не только технологии, но и зла, тогдашняя ближайшая параллель к дьяволу. У американских индейцев были трикстеры -- хитрецы вроде Ворона и Койота, однако не было технологии, поэтому они не соединили Хитреца и Ремесла в гибридного бога технолога.

 -- Хорошо, -- говорит Рэнди, -- очевидно, вы подводите к тому, что есть некие закономерные явления, которые, пройдя через восприятие и мышление примитивных, суеверных людей, всегда создавали мысленные образы, идентифицируемые ими в качестве богов, героев и тому подобного.

 -- Да. И можно опознать их в другой культуре, как два человека, носящие в мозгу образ Роота, могут узнать меня, если обменяются впечатлениями.

 -- Значит, Енох, вы пытаетесь меня убедить, что боги -- которые вовсе не боги, но слово удачное -- сходны потому, что внешняя реальность, их породившая, постоянна и универсальна вне зависимости от культуры.

 -- Да. В случае трикстеров закономерность та, что хитрые люди достигают власти чаше, чем простодушные. И все цивилизации глубоко это переживали. Некоторые, скажем многие американские индейцы, считали, что это здорово, но никак не связывали с технологией. Другие, например викинги, ненавидели эту тенденцию и отождествляли ее с дьяволом».

Точнее всего дихотомия между путем насилия и путем технологии сформулирована фразой:

«В государстве, где проведена черта между человеком сражающимся и человеком мыслящим, сражаться будут глупцы, а мыслить – трусы».

Ее приписывают то Платону, то спартанскому царю Леониду, чаще всего Фукидиду – хотя на самом деле автором ее является Уильям Батлер (1838-1910), британский офицер, писатель и авантюрист.

Как бы там ни было, а в современном высокотехнологичном мире ценность человека мыслящего не нуждается в дополнительных доказательствах. Любой государственный строй (кроме анархии) вводит строгую монополию на насилие: носить и применять оружие имеют право лишь те, кому разрешило государство; акт насилия априори осуждается обществом и карается, если не будет доказана его правомочность в рамках закона (как, например, в случае самообороны).

Кровная месть ушла в прошлое, как и «судебные поединки». Закон первичен, размер бицепсов вторичен. Прав тот, кто соблюдает закон – а не тот, кто сильнее.

Перо победило меч.

Но так ли это на самом деле?

Увы. Если раньше воинственные цивилизации сражались с культурно-ориентированными (Спарта против Афин), то сегодня конфликт из внешнеполитического превратился во внутрисоциальный.

Более-менее многочисленное общество (больше, чем аборигены Фиджи) неизбежно распадается на слои, в которых отношение к физическому насилию может варьироваться от восторженно-позитивного до крайне негативного.

Все попытки утопистов построить бесклассовое общество закончились неудачей. Социальные слои продолжают существовать даже в эпоху глобализации; на то есть экономические, исторические, культурные и даже биологические причины.

Ежики против Кабанов

В самом начале преподавания крав-мага я размещал рекламу исключительно в интернете и на столбах; соответственно, в числе моих студентов преобладали айтишники и «люди с улицы». Однажды после тренировки я подслушал замечательный разговор между представителями двух социально неблизких классов. «А кличка у него была Ежик», - сказал один айтишник другому. «Ха! – возразил тот. – У меня этих знакомых по кличке Ежик – штук пять, не меньше». Тут в разговор встрял парнишка из технологического колледжа (ранее – ПТУ): «Гы! Это типа как у нас погоняло Кабан. Куда не плюнь – одни Кабаны!»

Выбор псевдонима – никнейма, клички, позывного, nom-de-guerre – может многое сказать о человеке (если, конечно, прерогатива выбора оставлена за ним; прозвища, данные другими, тоже характеризуют индивидуума, но несколько в ином плане). Выбор животного для обозначения себя – благодатное поле для психоанализа. Люди, выбирающие своим тотемным зверем Ежика (маленького, хитрого, умного трикстера) и люди, называющие себя Кабанами (большой, сильный, но недалекий зверь) как нельзя точнее отражают свое отношение к насилию.

Ежики растут в атмосфере отрицания и ограничения насилия. «Будь умнее», «уступи», «дай дураку дорогу», «сила есть – ума не надо», «крик не довод», «насилие ничего не решает» - вот лишь малая доля тех фраз, что слышат Ежики от родителей, воспитателей, учителей, наставников.

Кабаны же в силу уже упомянутых социально-культурно-экономических предпосылок живут в куда более жестоком мире. «Дай сдачи», «стой на своем», «если себя не проявишь – уважать не будут», «кто сильнее – тот и прав» - вот набор аксиом для подрастающих Кабанов, выкованный в горниле непростого жизненного опыта их родителей.

Дозволенность применения физического насилия для решения проблем – вот черта, отделяющая Ежиков от Кабанов. Черта эта довольно условна, и скорее можно говорить о шкале, проградуированной от ребенка, выросшего в коммуне хиппи – до беспризорника на улице.

Само разделение на Ежиков и Кабанов не столь абсолютно, как распад общества на элоев и морлоков у Герберта Уэллса.

Многие Кабаны упорно карабкаются по вверх по социальной лестнице, эволюционируя от драк, поножовщин и перестрелок до судебных исков и рейдерских захватов. Не меньшее (а может быть, и большее) количество Ежиков, вкусив запретный плод насилия, с энтузиазмом опускаются до избиения жен и детей, драк в ночных клубах и попыток изнасилования на корпоративах.

Тем не менее, граница между Ежиками и Кабанами существует – причем чисто биологическая.

Гопник Вульгарус

Как реагирует стая гопников при виде хипстера-очкарика? Правильно, гоготом. А какие чувства вызывает канонический гопник – семки-кепка-адидас – у тех же очкариков? Иронию и смех (и страх, если гопник из анекдота возникает в реальности, на расстоянии удара).

На что похоже взаимное высмеивание внешнего вида, манеры говорить, двигаться и одеваться?

Это классическая реакция человека на ужимки обезьян.

Вот как это объясняет Виктор Рафаэльевич Дольник в классическом труде «Непослушное дитя биосферы»:

«У клетки обезьян хохочет толпа людей. Что же такое делают обезьяны? Нет, они не смешат нас, они живут обычной жизнью, не обращая внимания на людей, к которым давно утратили интерес за годы жизни в зоопарке. Что же заставляет людей смеяться? Они видят знакомые, «наши» движения и мимику в карикатурном исполнении. И это не случайно. Многие животные близких видов карикатурны, противны друг другу. Отбор часто «специально» усиливает различия в поведении похожих видов, меняет местами отдельные позы ритуалов. И тем самым не допускает образования смешанных пар. Этологическая изоляция видов.

…

Ну конечно же, при контакте с непохожими на нас людьми срабатывает та же программа, что и у животных на близкий вид или свой подвид: неприятие. Расы человека по поверхностным признакам различаются больше, чем многие близкие виды. У человека и внутрирасовые различия, связанные с традицией, культурой, одеждой, прической, религией, могут быть столь заметны, что генетическая программа принимает их за межвидовые».

Конечно, существуют социальные лифты, которые, как уже было сказано, движутся и вверх, и вниз. К слову сказать, одним из доступнейших социальных лифтов является спорт – для Кабана стать чемпионом по боксу проще и дешевле, чем получить высшее образование. Особой популярностью – по очевидным причинам – в среде Кабанов пользуются единоборства, так как помимо потенциального чемпионства и возможности вырваться из гетто, они дают необходимые для выживания навыки.

Один мой знакомый тренер по вольной борьбе рассказывал, что представители кавказкой диаспоры могут не отдать ребенка в школу из-за бюрократических препон, но уж на борьбу запишут обязательно. Такая востребованность привела к маргинализации секций единоборств – в клубах бокса, борьбы, кикбоксинга Кабаны преобладают, отчего Ежики, желающие получить навыки самозащиты, массово мигрируют в сектоподобные клубы айкидо и бесконтактного боя, где можно весело провести время, не рискуя заполучить синяки и переломы от преисполненного классовой ненависти Кабана.

Более того, случаются и межвидовые браки между Ежихами и Кабанами (крайне редко – наоборот). В конце концов, «Ежик» - всего лишь цивилизационная надстройка над базовой структурой «Кабан», и тяга женщины, чаще – девочки-подростка к «плохим парням» объясняется элементарными эволюционными потребностями: выбор альфа-самца, самого сильного и агрессивного – это естественный отбор.

Тем не менее, разделение на Ежиков и Кабанов существует, и реальная опасность применения насилия возникает именно при столкновении этих субкультур.

Да, Ежики могут ссориться между собой. Иногда это даже переходит от сетевого троллинга к рукоприкладству. Разумеется, Кабаны дерутся за место в стае и под солнцем.

Но настоящая угроза жизни возникает при нападении Кабана на Ежика.

Собственно, цель этой книги – объяснить Ежикам, за что Кабаны их ненавидят, почему нападают и как этого избежать.

Но главное, что следует помнить: быть Ежиком – это еще не повод ощущать свое превосходство над Кабанами. Как это блестяще сформулировал Рори Миллер в книге Facing the Violence:

«Эти люди всю жизнь выживают в тех условиях, где вы не протянули бы и один вечер».